Современная драматургия: вызовы и ответы

   Отцы-основатели русского репертуарного театра К.С. Станиславский и В.И. Немирович-Данченко уделяли первостепенное значение современной драматургии. Современными драматургами для них были А.П. Чехов, М. Горький, Л.Н. Андреев, Г. Гауптман, М. Метерлинк, Г. Ибсен, Л.Н. Толстой, С.А. Найдёнов, К. Гамсун, М.А. Булгаков и др. Недаром В.И. Немирович-Данченко предупреждал: «Если театр посвящает себя исключительно классическому репертуару и совсем не отражает в себе современной жизни, то он рискует очень скоро стать академически мёртвым».

Сегодня современная драматургия вызывает споры, и это хорошо. Позволю себе вслед за моими современниками – Сергеем Голомазовым, Николаем Колядой и Романом Сенчиным – высказаться на столь интересную тему (очень рекомендую их колонки в «Известиях»).

Мой взгляд – это взгляд практикующего театрального режиссёра, работающего с современной драматургией на разных сценах страны. Сразу скажу, что классику я люблю, ставлю и буду ставить. Но мой подход к формированию репертуара, как действующего художественного руководителя театра, сводится к созданию органического баланса между классическими и современными пьесами. Я как современный художник, живущий в потоке времени, высказываюсь на современные темы: ставлю для современников современные тексты. А.Н. Островский, Н.В. Гоголь и А.П. Чехов не менее современны, чем иные тексты, написанные в 2019 году, которые мне как члену жюри приходится читать в рамках ряда драматургических конкурсов.

Немного необходимой теории, без которой на практике ничего не получится.
Убеждён, что театр – это мистическое пространство вне привычного времени, являющееся по сути «порталом» в промежуточный мир, где совершается встреча божественного и человеческого. Настоящий театр всегда со-временен, он приоткрывает дверь в то измерение человеческого бытия, где душа максимально живая, а время пульсирует в унисон вечности. Таким образом театр становится инструментом познания мира в своей первозданной основе.

К сожалению, реальный театр сегодня развивается по пути сегрегации на «богатые» и «бедные». Последние загоняются в подвалы, при этом неизбежно теряется их профессионализм. «Богатые», подчас выполняющие функцию элитарного искусства для «избранных», становятся похожи друг на друга, превращаются в постмодернистские пародии на самих себя, стараются урвать как можно больше престижных театральных премий, теряя, как это ни прискорбно, также в профессионализме. И, разумеется, уходит мистическая составляющая такого театра: дорогой «арт-фастфуд» лишён её по определению.

При этом важно понимать различие между небольшим сценическим (или прото-сценическим) пространством подвала и профессиональной большой театральной сценой. Всё меньше тех, кто умеет ставить на большой сцене, владеет ремеслом работы в условиях театрального зала от 400 до 1 400 мест (например МХАТ им. М. Горького). Очень многие спектакли (за исключением совсем бездарных) в подвале на 50 мест, где актеры работают на расстоянии вытянутой руки от первого ряда, цепляют зрительское восприятие и выглядят живыми. А если там много мата, чернухи и драматургической «жести», в энергетический беспредел которой публика невольно втягивается, то «успех» гарантирован. Порождаемое физиологическое отвращение выдаётся почему-то творцами подобных спектаклей за катарсис, но это никакой не катарсис, а мошенничество. Критики постмодернистского толка стараются подобное оправдать и приукрасить, что является также мошенничеством в лучшем случае, в худшем – профессиональной деградацией. Но когда такие режиссёры (де-факто любители) выходят, благодаря связям, из подвалов на большую сцену, то их непрофессионализм выглядит до комичного выпукло и отчётливо. Во многом это проблема упадка театрального образования и кадровой работы с молодыми режиссёрами в масштабах страны.

Несколько слов об особенностях восприятия. Объективный глобальный информационный поток, в котором мы живём, дробится на множество субъективных локальных потоков, превращаясь в несметное количество «информационных пузырей». Такой «информационный» или «цифровой» пузырь и есть наше сознание – сознание Человека Современного. В нём есть место только для того, что понятно и комфортно, что укладывается в «картину мира». Всё остальное вытесняется, выдавливается наружу за границу «информационной мембраны», но существовать-то от этого оно не перестаёт… «Цифровые пузыри» могут жить на одной лестничной клетке, но иметь совершенно несхожий образ мироздания: и быт, и бытие у них разные.

Так и в театре. Объективный взгляд на театральный процесс и на современную драматургию, в частности, разбивается, крошится на множество субъективных представлений. Но ведь оценки критиков, аналитиков театра всегда субъективны! В итоге – абсурдность оценочных суждений.

Сергей Голомазов: «Представляется, что современная драматургия нередко имеет оттенок социальной озлобленности и несовершенна по своему строению. Читая тексты, я никак не могу избавиться от мысли, что авторы пьес зачастую пишут не для театра. Многие пока еще не понимают реалий, в которых мы сегодня существуем. На мой взгляд, многим молодым драматургам не хватает мастерства, глубины и жесткости. Сейчас я имею в виду не социальную жесткость или маргинальность, а критический взгляд на современного человека. Также мне не хватает в их пьесах понимания и ощущения того, что такое современный герой, с какими внутренними конфликтами он сталкивается, помимо тех очевидных, что лежат на поверхности» («Страна великой драматургии», «Известия», 20 октября 2017 г.)

Николай Коляда: «Беда современных авторов не в их отсутствии или гибели драматургии как таковой, а в том, что директора и режиссеры боятся брать современные пьесы. А их навалом! Я 27 лет преподаю в театральном институте на курсе драматургии, интересуюсь тем, что пишут молодые. Господи, какое счастье, что среди моих учеников появились Сигарев, Пулинович, Васьковская, Батурина, Зуев, чьи пьесы идут в ведущих театрах Москвы. Сейчас подрастают новые изумительные авторы, которые тоже ищут выход на большую сцену» («Драма, да не та», «Известия», 9 ноября 2017 г.)

Роман Сенчин: «В советский период прозаики и поэты тоже не забывали о драматургии. Практически каждый, если и не оставил нам ряд широко ставившихся пьес, то хотя бы пробовал себя как драматург. Несколько фамилий в подтверждение: Всеволод Иванов, Владимир Маяковский, Марина Цветаева, Константин Симонов, Леонид Леонов… Такое положение дел сохранялось до начала 1990-х. Последний литератор-драматург – это, наверное, Людмила Петрушевская. Почти все ее пьесы — прекрасные произведения словесности. Опять же, может быть, потому, что создавались с очень смутной перспективой постановки. А многие нынешние прозаики и поэты, видимо, о драматургии и не слыхивали. Этот род литературы от них где-то далеко-далеко…» («Драма драматургии», «Известия», 27 февраля 2019 г.)

Как профессиональный режиссёр, не первый год работающий с современными пьесами, ставящий их и в формате лабораторных эскизов в камерных сценических пространствах, и в виде полноценных спектаклей на больших сценах, могу сказать, что я не согласен со всеми тремя высказываниями. Объясню почему. Сергею Голомазову не случайно отвечает Николай Коляда, так как именно о сегменте современной драматургии, который представляют Коляда и его ученики, говорит режиссёр Голомазов (возможно, сам того не подозревая). Там действительно «многие пока еще не понимают реалий, в которых мы сегодня существуем», но напротив, они создают свою «реальность» (нередко по лекалам менторов из лондонского театра «Royal Court»), как правило заведомо «чернушную», которую потом агрессивно насаждают ни в чём нашему не повинному зрителю. Это, увы, объективная действительность.

Для Коляды просто не существует других драматургов «не одной с ним крови», уж таков его «информационный пузырь». Простой пример. Есть такой екатеринбургский драматург Алекс Бьёрклунд (псевдоним Сергеева Александра Геннадьевича), пьесу которого «Дурачок» я сначала поставил как эскиз в Московском театре на Юго-Западе в 2017 году, а затем в Самарском театре «Витражи» (ныне Самарском художественном театре), где она с успехом идёт по сей день под названием «Миллиард». Очень интересный материал, своеобразная социальная «Чайка» сегодняшнего дня. Пьеса победила в международном конкурсе современной драматургии «Время драмы, 2016, весна», членом жюри и соорганизатором которого я являюсь. Так вот, когда я спросил Алекса Бьёрклунда о его отношениях с Николаем Колядой, то он ответил, что их просто нет, они не общаются. Миф о том, что Коляда – главный драматург Екатеринбурга и всего Урала, рухнул для меня в одно мгновение. Да, Бьёрклунд пишет не как Коляда или его ученики (не «под Коляду»), но от этого драматургом он быть не перестаёт. Слышал ли Сергей Голомазов об Алексе – не знаю, почему-то кажется, что нет… Почему так? Скорее всего по одной простой причине: и Коляда, и Голомазов читают… одни и те же пьесы, одних и тех же авторов.

Как такое возможно? Да очень просто. С конца нулевых годов понятия «современная пьеса» и «новая драма» в сознании российского театрального деятеля стали означать одно и то же. Есть Коляда и его ученики, есть конкурсы «Любимовка», «Евразия» и т.п., и – всё! Остальные авторы, чьи пьесы идут в театрах, если они не входят в этот «круг избранных», по странному стечению обстоятельств к современной драматургии не причастны. В «цифровом пузыре» «новой драмы» нет места никому, кроме них самих.

Справедливости ради стоит отметить, что «традиционалисты» довольно неплохо знают «новую драму», интересуются, читают, обсуждают. А вот «новодрамовцы» практически не знают ни себе подобных драматургов, да и не хотят знать, не интересуются, не считают нужным.

То, что в конце девяностых – начале нулевых годов считалось «маргинальным» направлением, вдруг стало мейнстримом, основополагающим и «направляющим трендом». Агрессивные «кукушата» из рядов «новой драмы» стали выталкивать всех остальных драматургов, кто не разделял их взглядов, из информационного пространства. Поэтому, конечно же, слова Голомазова не могли не задеть Коляду, но было бы замечательно, если бы Голомазов познакомился с современными пьесами других авторов, сохранивших «традиционный» подход к драматургии. А они есть, и их не меньше, чем бойцов в «армии Коляды».

Что касается Романа Сенчина, то его довод о том, что на Людмиле Петрушевской всё заканчивается, крайне субъективен. Судите сами: а как же Надежда Птушкина, Юрий Поляков, Ольга Мухина, другие крупные и успешные драматурги? Их что, ластиком стёрли?.. Неужели Сенчин не знает о пьесах Птушкиной, Полякова, Мухиной, Красногорова, Садур, которые идут по всей стране и за рубежом? Наверняка знает. Тогда что, он не считает их «современными» пьесами, они не дотягивают до литературного уровня в его понимании? Возможно. Но тогда это субъективный взгляд Сенчина и больше ничего. Кстати, Михаил Ромм тоже в своё время предрекал театру скорую гибель под натиском кинематографа, когда выступал в Большом зале Кремля 6 марта 1963 года. Но театр, как показало время, жив, «живее всех живых». Так и современная драматургия выживет, переживёт «добрых критиков» и недобрых «доброжелателей». Природа у неё такая – вечно пробиваться сквозь «асфальт повседневности».

Последняя современная пьеса, поставленная мною в театре, – это «Чемоданчик» Юрия Полякова. Представляя собой сатиру в духе Эрдмана, Катаева, Булгакова, эта «апокалиптическая комедия», написанная в 2015 году, смотрится на самарской сцене в 2019-м более чем актуально, о чём свидетельствует реакция зрителей. А когда мне после премьеры ещё и высокопоставленный чиновник из самарской администрации говорит о том, что спектакль позволил взглянуть на окружающую действительность «глазами народа», то я понимаю, что и пьеса, и поставленный по ней спектакль выполняют свои задачи.

Надо заметить, что я читал все пьесы Юрия Полякова, но ни одну из них доселе не ставил. На практике «Чемоданчик» оказался очень сложным материалом для постановки. Текст представляет собой скорее режиссёрскую экспликацию в духе «Утиной охоты» Александра Вампилова. Всё продумано до мелочей, и именно это обстоятельство является «врагом» режиссёра при переводе пьесы с драматургического языка на язык сценический. Не скрою, пьесу хотелось сократить, а местами переписать. Но поскольку я, как режиссёр, понимаю и уважаю первостатейность автора в театре, то решил унять своё «постановочное эго» и довериться чутью, поэтике драматурга. В итоге вышло лучше, чем я ожидал. Комедия, поставленная без купюр, держала зал на всём протяжении спектакля.

В режиссуре всегда приходится делать выбор между тем, что правильно, и тем, что легко. Легко извратить пьесу, перевернуть всё с ног на голову и выдать это за «новаторство». И как тяжело просто профессионально работать, быть внимательным, вдумчивым последователем отцов-основателей Московского художественного театра. «Никогда не забывайте, что театр живет не блеском огней, роскошью декораций и костюмов, эффектными мизансценами, а идеями драматурга. Изъян в идее пьесы нельзя ничем закрыть. Никакая театральная мишура не поможет», – говорил К.С. Станиславский. Для меня это «сакральный ключ» профессии режиссёра, эталон, планка, к которой надо постоянно стремиться. За других сказать не могу, каждый сам выбирает свой путь в театральном искусстве.

Не все современные драматурги «попадают» в сегодняшний день. Это подтверждается многочисленными драматургическими конкурсами, среди которых «Время драмы», «ЛитоДрама» и «Автора – на сцену!» (все три конкурса, близкие мне, почему-то вне поля зрения Коляды). Но всегда будет запрос театра на современную пьесу. Всегда будут споры о современной драматургии, и хорошо.

Театр – живой процесс, единое поле, где находят приют самые разные точки зрения. Важно, чтобы участники вечной дискуссии слышали друг друга, интересовались друг другом и уважали друг друга.