Отзыв на спектакль «Ревизор» Санкт-Петебургского театра “Суббота”
Автор: Сердитый зритель
7 июня 2019 года столицу потрясло очередное масштабное культурное событие – фестиваль «Фабрика Станиславского». В буклетах, посвященных этому мероприятию, Министр культуры Российской Федерации Владимир Мединский, сообщал всем заинтересованным лицам, что «психологический театр, созданный Станиславским – это гордость отечественной культуры, фундамент российской театральной школы. И я искренне рад, что на театральной карте России существует, растет и развивается проект, хранящий традиции Станиславского и объединяющий единомышленников со всей России». Назревающее действо не оставил своим вниманием и губернатор Московской области, Андрей Воробьев, заявив, в том числе, что «Фестиваль дает возможность показать свои достижения, обменяться творческим опытом, получить новые знания и навыки. Помогает взрастить новую смену в лучших традициях отечественного театра». А художественный руководитель фестиваля, небезызвестный Сергей Безруков скромно и с достоинством оповестил публику, что «при отборе участников конкурсной программы мы, как и прежде, руководствовались тем, что на первом месте на нашем фестивале – актерское исполнение, «жизнь человеческого духа» на сцене, которую проповедовал Константин Сергеевич Станиславский».
Устав от многочисленных постановок русских классиков, переплавленных в тигле извращенных фантазий современных режиссеров, и привлеченная заманчивыми словами буклета, я поспешила приникнуть с чистому, незамутненному источнику хранителей традиций Станиславского и в понедельник, 10 июня, с замирающим от ожидания встречи с подлинным искусством сердцем, отправилась на спектакль «Ревизор», привезенный в столицу Санкт-Петербургским государственным театром «Суббота» в рамках фестиваля.
Нехорошее предчувствие кольнуло меня сразу же, по приходу в театр, ибо на сцене я увидела интерьер современного зала заседания с микрофонами, устройствами громкой связи и офисной техникой. По сцене мельтешило андрогинного вида существо, изымающее из папок документы и предающее их на уничтожение шредеру. (Забегая вперед скажу, что этот персонаж оказался единственным, над кем хоть немного потрудился режиссер в части пластики и характера). «Ну, что ж, искусство должно быть современным» – попробовала успокоить я себя и, все еще пребывая в радостном возбуждении от предстоящего действа, заняла свое место в зале.
Еще немного томящего ожидания, и спектакль начался. Зал переговоров наполнила толпа чиновников во главе с городничим. И тут стало понятно, что простым переносом действия пьесы в современность не обошлось – трансформация затронула и знакомых мне с детства канонических персонажей. Так, вместо привычного немчуры-лекаря Христиана Ивановича Гибнера, я с удивлением увидела за столом дородную актрису с табличкой Х.И.Гибнер, стоящей перед ней. (Кстати, растерянное и непонимающее выражение, застывшее на лице этой актрисы, как нельзя лучше иллюстрировало мое внутреннее состояние от увиденного.)
Кроме нее в числе заседающих была и еще одна респектабельная дама, связь которой с персонажами Гоголя мне удалось установить, только внимательно изучив программку. Дама оказалась Растаковской, по всей видимости она заменила собой Ивана Лазаревича Растаковского, отставного чиновника.
Стойко снеся первое потрясение, я продолжила погружение в спектакль. И тут меня поджидало новое разочарование – вместо гротескных характеров нечистых на руку чиновников городка – невыразительное скопище персонажей, плохо различимых между собой. Режиссер не позаботился наделить их ни пластикой, ни внятно произносимым текстом, и извечное обаяние гоголевский героев потерялось безвозвратно. К слову сказать, с дикцией у актеров вообще была серьезная проблема – часть реплик просто невозможно было ни услышать, не понять, хотя сидела я к сцене довольно близко. Как выяснилось в антракте, это досадное недоразумение беспокоило не одну меня – зрители с дальних рядов старались перебраться поближе на свободные места, надеясь лучше расслышать текст. Наивные! Сокращение расстояния до сцены исправить ситуация нисколько им не помогло. Тут потребовалась бы долгая и кропотливая работа с дикцией актеров.
Но продолжим. Волей режиссера Бобчинский и Добчинский превратились в журналистский дуэт, освещающий жизнь городка в телевизионной программе. А свободное от эфира время они посвящали выполнению особых поручений городничего, как то: сжечь не потрафившую приезжему гостю гостиницу с ее служителем Власом, усмирить высыпавшее с жалобами на чиновничество население и прочее.
Хлестаков по большей части дефилировал на сцене в семейных трусах и цилиндре, что, учитывая довольно обрюзгшую фигуру артиста, не придавало спектаклю очарования, так же, как и неуклюже исполняемые им танцы.
Добавим в общую картину с удивительным вкусом подобранный музыкальный ряд, включавший в себя такие современные хиты, как «А я сяду в кабриолет…», вспомним о жалких потугах добавить пьесе остроты и злободневности такими вкраплениями, как «в трактир семгу белорусскую завезли…», «орден Владимира Владимировича дадут…» и прочими, столь же «удачными» находками, и вы получите хотя бы отдаленное представление об увиденном мною шедевре.
В своей статье «Убийцы Гамлета: театральные мошенники грабят зрителей» Александр Минкин тревожился за доверчивого зрителя, чье сознание и чувство прекрасного годами планомерно уродуются современными режиссерами. Поздно! Поздно, уважаемый Александр Викторович! Дело сделано! Растление совершено. Вчера я убедилась в этом сама. Вместо возмущения и отторжения, ожидаемых мною от зрителя, я увидела публику, заходившуюся от хохота над плоскими остротами и тошнотворными ужимками. Пипл хавает! Пиплу нравится эта дешевка, эта откровенная халтура. А потому – давай больше! К чему сомнения? Разве спектакль не признан высоким достижением в культурной сфере весьма уважаемыми людьми? Кто мы такие, жалкие одиночки, прущие против тенденции на осквернение всего и вся в угоду извращенным вкусам горе-режиссеров, их неумению сделать что-то по-настоящему прекрасное, глубокое, вечное? Нас затопчут, освищут, осмеют одураченные, очарованные красивыми словами авторитетных людей зрители, наши жалкие крики потонут в восторженном вое публики, услаждающей себя смердящими отрыжками театральной кухни.
И все-таки, я не перестаю надеяться, что однажды зритель ужаснется тому, чем пичкают его современные режиссеры и потребует дать ему то, от чего так пренебрежительно отказался сейчас – подлинного театрального искусства.